Мир без конца - Страница 289

289

Поваренок принес ужин. Больная принялась осторожно хлебать луковый суп. Долгое время ей становилось плохо от любой еды. Однако, кажется, суп аббатисе понравился, и она съела всю миску. Когда со стола убрали, Керис произнесла:

— Во время болезни я много думала про смерть, про то, о чем действительно сожалею.

— И о чем же?

— О многом. У меня плохие отношения с сестрой. Нет детей. Я потеряла алый плащ, который отец подарил матери в день ее смерти.

— Как же ты его потеряла?

— Мне не разрешили взять его сюда. Не знаю, куда он делся.

— А о чем жалеешь больше всего?

— О двух вещах. Я не построила госпиталь и слишком мало времени проводила с тобой.

Мастер поднял брови.

— Ну, второе легко поправить.

— Знаю.

— А монахини?

— Всем наплевать. Сам видишь, что творится в городе. Монастырь слишком занят умирающими, чтобы поднимать шум из-за нарушения правил. Джоана и Онага… Это уже не важно.

Зодчий нахмурился.

— Но они все-таки ходят посреди ночи на церковные службы. Интересно, как они совмещают эти две вещи?

— Послушай, в Евангелии от Луки говорится: «У кого две одежды, тот дай неимущему». Как епископ Ширингский совмещает это с сундуком, битком набитым дорогущими нарядами, а каждый берет из учения то, что нравится, и закрывает глаза на неудобные места.

— А ты?

— И я тоже, только по крайней мере делаю это честно, поэтому собираюсь жить с тобой как жена, а если кто-нибудь спросит, то скажу, что настали странные времена. — Она встала, подошла к двери и заперла: — Ты не выходил отсюда две недели. И не выходи.

— Меня не нужно запирать, — рассмеялся мастер. — Я остаюсь добровольно.

Мерфин обнял ее. Керис заметила:

— Тилли нам тогда помешала.

— У тебя был жар.

— В известном смысле он у меня и сейчас.

— Начнем с того места, где остановились?

— Может, сначала пойдем в постель?

— Пойдем.

Взявшись за руки, влюбленные поднялись по лестнице.

71

Ральф спрятался в лесу севернее Кингсбриджа и ждал. Стояли длинные майские дни. Когда наступила ночь, он позволил остальным вздремнуть, а сам принялся наблюдать. С ним были Алан и четверо солдат королевской армии, которым не удалось найти место в мирной жизни. Фернхилл нанял их в «Красном льве» Глостера. Они не знали, кто такой Ральф, и ни разу не видели его при дневном свете. Сделают, что им скажут, возьмут деньги и не станут задавать никаких вопросов.

Тенч смотрел на дорогу, следя за временем, как делал во Франции. Он обнаружил, что если старательно отсчитывать часы, обязательно ошибешься, а если просто угадывать, то всегда получается правильно. Монахи использовали для этих целей свечи с отметками, означающими часы, или стеклянные колбы с песком или водой, стекающими в узкую воронку, но у Ральфа в голове имелись внутренние часы.

Рыцарь сидел неподвижно, прислонившись спиной к дереву и глядя в небольшой костер, слушал шуршание мелких зверьков в подлеске и уханье совы. Спокойнее всего он становился именно в часы ожидания перед решительными действиями. Тихо, темно, можно подумать. Ощущение близкой опасности, тревожащее большинство людей, его, напротив, умиротворяло.

Но сегодня ночью главная опасность заключалась не в тех случайностях, которыми чреваты сражения. Да, рукопашная, но противники — жирные горожане и мягкотелые монахи. Настоящая опасность в том, что люди могут его узнать. Тенч собирался сделать ужасную вещь. Об этом будут с негодованием говорить во всех церквях Англии, а может быть, и Европы. Громче всех клеймить преступление станет Грегори Лонгфелло, для которого Фитцджеральд его совершал. Если узнают, что это Ральф, его повесят. Но если нет — он станет графом Ширингом.

Решив, что уже два пополуночи, предводитель разбудил остальных. Они оставили стреноженных лошадей, вышли из леса и двинулись по дороге в город. Алан, как и во Франции, выполнял обязанности оруженосца. Фернхилл нес короткую приставную лестницу, моток веревки и железную кошку, при помощи которой штурмующие взбирались на городские стены в Нормандии. К поясу он прикрепил долото и молоток. Может, что-то им и не понадобится, но воины в походах научились, что нужно быть готовым ко всему. Еще Алан тащил несколько туго свернутых и увязанных в тюк больших мешков.

Когда показался город. Тенч выдал всем капюшоны с дырками для глаз и рта, а сам еще надел рукавицу, чтобы прикрыть предательские обрубки трех пальцев. Так его не узнать — если, конечно, не схватят. Все шестеро обернули башмаки поясными войлочными сумками и подвязали их на коленях, чтобы приглушить звук шагов.

Уже сотни лет Кингсбридж не подвергался нападениям, и об обороне особенно не заботились, особенно с приходом чумы. Тем не менее с юга в город не войти. У ближнего к городу моста Мерфина стояли ворога с мощной деревянной дверью на засове. Но река являлась естественной защитой города только на востоке и юге. На севере и западе его обнесла полуразрушенная стена. Тенч решил подойти с севера.

Жалкие лачуги сгрудились у стены, как собаки на заднем дворе мясницкой лавки. Алан разведал путь пару дней назад, когда они приезжали в Кингсбридж справиться насчет Тилли, и теперь вел Ральфа и наемников, как можно тише ступая мимо хижин. Даже бедняки предместий могут поднять шум, если проснутся. Залаяла собака, и Фитцджеральд напрягся, но кто-то ругнулся на нее, и она затихла. Скоро отряд подошел к срытому участку стены и без труда перелез через выпавшие камни.

Шестеро очутились на узкой улице за складами, которая вела прямо к северным воротам города. Ральф знал, что у ворот в будке стоит часовой. Шли тихо. Хотя они находились уже в черте города, часовой, если увидит, спросит, кто идет, а если ему не понравится ответ, позовет на помощь. Но, к радости Фитцджеральда, часовой сидел на табурете, прислонившись к стене будки, и дремал, а позади него на полке оплывали свечи.

289