Мир без конца - Страница 200

200

— Если мы раздадим всю еду, то умрем.

— Знаю. А как было отказать?

— Мы не сможем выполнить свою задачу, если подохнем.

— Но мы все-таки монахини, — отрезала Керис, — должны помогать страждущим и предоставить Богу решать, когда нам умереть.

Мэр изумилась:

— Ты никогда раньше так не говорила.

— Мой отец ненавидел проповедников морали. Он любил повторять, что все мы добры, когда нам это ничего не стоит. А вот когда ужасно хочется сделать что-нибудь гадкое — разбогатеть на нечестной сделке, поцеловать хорошенькие губки жены соседа, солгать, чтобы выпутаться из неприятностей, — вот тогда-то нужны принципы. Честность подобна мечу, говорил он: не стоит размахивать им, не имея серьезного намерения применить. Он, правда, совсем не разбирался в мечах.

Мэр помолчала. Может, обдумывала услышанное, а может, размышляла, что возразить, Керис точно не поняла. Всякий раз, вспоминая отца, девушка осознавала, как ей его не хватает. После смерти матери он стал девочке опорой, был всегда рядом, подставлял плечо, когда дочь нуждалась в сочувствии, понимании, помощи или дельном совете: он ведь так много знал про мир. А теперь, бросаясь к нему, она падала в пустоту.

После леса дорога пошла вверх, как и говорила старуха. Внизу в узкой лощине путешественницы увидели еще одну спаленную деревню, похожую на остальные, лишь каменные строения напоминали небольшой монастырь.

— Это скорее всего Опиталь-де-Сёр, — обрадовалась Керис. — Слава Богу.

По мере приближения к обители она поняла, как привыкла к монастырской жизни, и, спускаясь по холму, поймала себя на том, что ждет ритуального омовения рук, молчаливой трапезы, постели с наступлением темноты и даже сонной мирной утрени в три часа ночи. После всего, что она сегодня увидела, надежные серые камни просто тянули к себе, и монахиня пустила Блэкки рысью.

Странницы не видели ни души — но не будет же в маленькой деревне сутолоки, как в большом аббатстве Кингсбриджа. Однако в это время суток из кухонного очага, над которым готовится вечерняя трапеза, все-таки должен бы виться дымок. И все же чем дальше, тем больше Керис бросались в глаза зловещие признаки; уныние поглотило ее. Церковь оказалась без крыши, окна стали похожи на пустые глазницы — ни ставен, ни стекол. Каменные стены кое-где почернели. Жуткая тишина: ни колоколов, ни выкриков конюхов или поварят. Придержав пони, монахиня с ужасом поняла, что здесь никого нет. Монастырь сожгли, как и деревню. Каменные стены уцелели, крыши рухнули, все деревянное сгорело, а стеклянные окна от жара полопались. Мэр, словно не веря своим глазам, спросила:

— Они сожгли женский монастырь?

Керис тоже была потрясена. Она не сомневалась, что наступающие армии всегда щадят церкви и монастыри. Говорили, это железный закон. Командиры будто бы немедленно расстреливали солдат, осквернивших священное место. Керис верила этому безусловно.

— Вот тебе и рыцарство, — прошептала она.

Обе спешились и осторожно прошли мимо обгоревших балок и гор мусора к жилым помещениям. Возле кухни Мэр вскрикнула:

— Боже, что это?

Ответ был очевиден:

— Мертвая монахиня.

На земле лежало нагое тело с подстриженными по-монашески волосами. Каким-то образом оно уцелело в огне. Монахиня погибла с неделю назад. Птицы уже выклевали глаза, а лицо обглодали звери. Груди были срезаны. Мэр еле слышно спросила:

— Это англичане?

— Уж наверно, не французы.

— Но ведь вместе с нашими солдатами сражаются иностранцы, правда? Валлийцы, германцы. Вероятно, это они.

— Все воины состоят на службе у нашего короля, — угрюмо ответила Керис. — Эдуард привел их сюда. За все, что делают они, ответственность несет монарх.

Странницы не могли оторвать глаз от жуткого зрелища. Изо рта погибшей монахини выползла мышь. Мэр вскрикнула и отвернулась. Керис обняла ее.

— Успокойся, — жестко велела она и, пытаясь утешить, погладила спутницу. — Давай-ка выбираться.

Путешественницы вернулись к пони. Керис подавила в себе желание похоронить монахиню. Если они задержатся, то застрянут до ночи. Но куда же идти? Путницы рассчитывали провести ночь здесь.

— Поехали к старухе под яблоней, — решила она. — Ее дом единственный сохранился из всех, что мы видели после Кана. — Целительница с беспокойством посмотрела на заходящее солнце: — Если поторопимся, успеем до темноты.

Странницы подстегнули уставших пони и двинулись обратно. Прямо перед ними солнце быстро опускалось к горизонту. Когда монахини подъехали к дому под яблоней, угасали последние лучи.

Старуха очень им обрадовалась, рассчитывая, что добрые сестры поделятся едой, что те и сделали, поужинав в темноте. Хозяйку звали Жанной. Дрова кончились, однако ночь была теплой, и три женщины свернулись рядышком под одеялами. Не вполне доверяя хозяйке, седельные сумки с едой монахини положили под себя.

Керис долго не могла уснуть. Она радовалась, что после долгой задержки в Портсмуте за последние два дня они так много проехали. Епископ Ричард, без сомнения, заставит Годвина вернуть деньги. Он не образец праведности, но не зашорен и по-своему хоть и вяло, но справедлив. Во время того суда над ней аббат все же не сумел добиться нужного ему приговора. Монахиня была твердо уверена, что ей удастся убедить Ричарда написать главе Кингсбриджского монастыря письмо с требованием продать братское имущество и вернуть украденное золото.

Но ее беспокоил предстоящий путь. Предположение, что солдаты не трогают монахинь, не подтвердилось. Увиденное в монастыре не оставляло никаких сомнений. Им нужно переодеться. Проснувшись на рассвете, врачевательница спросила у Жанны:

200