Мир без конца - Страница 322

К оглавлению

322

— Но он же не станет…

— Меня убивать? Тилли-то убил.

— О Господи. Да, убил. Но…

— А если убьет меня, может убить и ребенка.

Мостник хотел сказать, что это невозможно, что Ральф такого не сделает, но, увы, все обстояло ровно наоборот.

— Мне нужно принять какое-то решение.

— Не думаю, что стоит пытаться прервать беременность настойками. Это слишком опасно.

— Я не буду этого делать.

— Тогда у тебя будет ребенок.

— Да. И что потом?

— А если тебе остаться в монастыре и сохранить все в тайне? Там полно детей, осиротевших после чумы.

— Но как можно сохранить в тайне материнскую любовь? Все заметят, что к одному ребенку я отношусь иначе. И тогда твой брат все узнает.

— Ты права.

— Можно было бы уехать — исчезнуть. В Лондон, Йорк, Париж, Авиньон. Никому ничего не говорить, чтобы Ральф меня не нашел.

— А я поехал бы с тобой.

— Закончив башню.

— Но ты будешь тосковать по Одиле.

Дочь Филиппы полгода назад вышла замуж за графа Дэвида. Мерфин даже представить себе не мог, как они расстанутся. А еще ему становилось больно при одной мысли о том, чтобы оставить башню. Всю свою сознательную жизнь архитектор хотел построить самое высокое здание в Англии. Теперь он его строил, и если придется бросить, у него просто разобьется сердце.

Мысли о башне привели к Керис. Мастер не видел ее много недель; настоятельница провела какое-то время в постели после удара по голове, полученного на шерстяной ярмарке, а поправившись, почти не выходила из аббатства. Он догадывался, что целительница Кингсбриджа проиграла сражение за власть, так как госпиталем теперь руководил брат Сайм. Беременность Филиппы станет для нее еще одним сильным ударом. Графиня добавила:

— Одила тоже беременна.

— Так скоро! Хорошие новости. Но тогда тебе тем более нельзя уезжать. Ты не увидишь ни ее, ни внука.

— Не могу бежать, не могу прятаться. Но если ничего не предпринять, Ральф меня убьет.

— Должен же быть выход.

— Я вижу только один.

Мерфин посмотрел на нее и понял: Филиппа уже все продумала. Ничего не рассказывала до тех пор, пока у нее не созрело решение, а теперь осторожно давала понять: первые приходящие на ум пути неприемлемы. Это означало, что ее план ему не понравится.

— Говори, — сказал он.

— Ральф должен думать, что это его ребенок.

— Но тогда тебе придется…

— Да.

— Понятно.

При мысли о том, что возлюбленная отправится к Ральфу, Мерфина затошнило. И не только из-за ревности, хотя она тоже играла определенную роль. Но мастер представил себе, как ужасно это для нее. Филиппа испытывала сильнейшее физическое и эмоциональное отвращение к мужу. Зодчий понимал ее, хотя и не разделял этих чувств. Он мирился со зверствами Ральфа всю жизнь. Совершавшим их животным был его брат, и этого уже не изменить, что бы тот ни делал. И все-таки как же гнусно: ей придется заставить себя лечь с человеком, которого она ненавидит больше всего на свете.

— Как бы мне хотелось придумать что-нибудь другое.

— Мне тоже.

Архитектор твердо посмотрел на нее.

— Значит, ты уже решила.

— Да.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже.

— А получится? Сможешь… его соблазнить?

— Не знаю. Нужно постараться.


Собор был симметричным. Чертежный чердак располагался в западной стороне низкой башни, над северным порталом. В парной же юго-западной башне находилось помещение похожего размера и формы, нависавшее над крытой аркадой. Там хранили не очень ценные, редко использовавшиеся вещи: костюмы и реквизит для мистерий, почти бесполезные деревянные подсвечники, ржавые цепи, потрескавшиеся сосуды, книги со сгнившими от времени тонкими пергаментными листами, тщательно выписанные слова которых уже было невозможно разобрать. Мерфин пришел сюда проверить прямизну стены. Прикладывая к ней свинцовый груз на длинной веревке, мастер и сделал это открытие.

По стене шли трещины. Они отнюдь не всегда являлись угрожающим признаком. Их значение в каждом отдельном случае определял опытный глаз. Ни одно здание не стоит совершенно неподвижно, и некоторые трещины могут просто свидетельствовать о том, что строение приспосабливается к неизбежным изменениям. Архитектор пришел к выводу, что ничего страшного не случилось, но одна трещина удивила его своей странной формой. Приглядевшись, он догадался: кто-то, использовав естественную щель, расшатал небольшой камень. Мостник вынул его и тут же понял, что обнаружил тайник.

В полость вор прятал награбленное. Зодчий по очереди вынул женскую брошь с крупным зеленым камнем, серебряную пряжку, шелковую шаль, свиток с псалмами, а в глубине обнаружил предмет, сказавший ему, кто вор, — единственный предмет, не имевший материальной ценности, простой кусок полированного дерева с выгравированными буквами: «М: Phmt: АМАТ».

«М» — первая буква имени. «Amat» по латыни значит «любит». А «Phmt» — наверняка Филемон. Кто-то, чье имя начинается на «М», когда-то любил Филемона и подарил ему эту вещицу на память, а тот спрятал ее вместе с украденным.

Слава не чистого на руку человека закрепилась за Филемоном с детства. Там, где он находился, вечно что-то пропадало. Судя по всему, именно здесь он все и прятал. Мерфин представил себе, как монах приходит сюда один, может быть, по ночам, вынимает камень и рассматривает сокровища. Несомненно, своего рода болезнь.

Никто никогда не слышал ни про каких любовниц или любовников Филемона. Как и его наставник Годвин, он, похоже, относился к тому меньшинству мужчин, у которых потребность в физической любви ослаблена. Однако некто когда-то полюбил его, и память об этом человеке стяжатель хранил.

322